Join the new world

Как много воды утекло с тех пор, как много старых картонных коробок в пустующем кабинете уже бывшего президента прогрызли мыши. Уже всё совсем не так, жизнь совсем не та, перспективы совсем не столь радужны как тогда казалось… Нет, я не хочу сказать, что тогда было лучше, но тогда был шанс всё изменить, всех изменить, но случилось то, что случилось.

Я вновь в начале пути, я вновь на пороге у входа в будущее, но теперь мне предстоит шагать не по светлой широкой коммунистической улице, завешанной флагами и с добрыми сознательными гражданами, не спеша прогуливающихся по чистым тротуарам после трудового дня, теперь я делаю шаг во тьму, я должен его сделать…



Связь между нынешним моим состоянием и временами той встречи в Гродно призрачна, но я всёже попытаюсь её найти. Накатывают воспоминания: как же всё-таки запал в память тот вечер.



Я ждал уже полчаса. На небольшой паперти перед костёлом была только лишь одна скамейка, притаившаяся в тени стройного тонкого деревца с пышной кроной, на ней я и расположился, ожидая автора письма. Архитектор или, возможно, уже сами священники очень точно расположили скамейку: с неё под особым углом к фасаду открывался один из таких видов, из-за которых я люблю Гродно больше других крупных городов родной Беларуси. Костёл находился на довольно большом холме на берегу Немана, и с этой самой скамейки был виден вход в храм, рельефные украшения стен, пронизанных редкими узкими окнами-бойницами, река, вьющаяся вдаль темной лентой и значительная часть города, правда не его центр, а наоборот, тихие уютные одноэтажные домики на том берегу. Этот вид успокаивал и приводил в то состояние души, в котором пишут стихи и верят в Бога.



«Здравия желаю», - засмотревшись и задумавшись о чём-то неопределённо высоком, я не заметил человека, произнёсшего это несколько необычное для меня приветствие строгим голосом военного. Подошёл он несколько сбоку и, сидя прямо на скамье, я едва ли мог его заметить в уже сгущающихся сумерках, отметив про себя осторожность и несомненный шпионский опыт говорившего, я повернулся в его сторону. Передо мной был высокий сурового вида человек в длинном, почти до земли, чёрном кожаном плаще. Он стоял передо мной, заложив руки за спину, и буравил меня взглядом опытного психолога, но с некоторым особым оттенком, свойственным только дознавателю. Широкополая шляпа скрывала от взгляда большую часть лица, к тому же он стоял несколько наклонив голову вперед и смотрел исподлобья. Я встал, какая то неожиданная и совсем неуместная тяжесть была в ногах. «Неужели я его боюсь», подумалось мне. А ведь и правда боюсь, хотя и знаю, что ко мне он наверняка будет настолько дружелюбен, насколько ему позволит привычка бывалого вояки.

«Пройдёмте», - сказал он мне и указал куда то в сторону. Этот жест окончательно выдал в нём дознавателя: только они так указывают направление: прямой, как жердь рукой, выпрямив все пальцы, и особенность даже не столько в самом положении руки, сколько в той резкости, с которой происходит рубящее движение в нужную сторону. Оно как бы не оставляет сомнений, что идти надо туда и только туда, иначе будет худо.



Он шёл немного позади и справа, что сильно меня напрягало: я же не знал, куда он меня ведёт, и поминутно оглядывался на него, не свернул ли куда нибудь в очередную узкую улочку старинной части города. Но каждый раз каким то необычайным образом он всегда оказывался ровно на том же расстоянии и в том же положении, что и во все предыдущие разы. Несколько привыкнув к этой его манере идти рядом, я уже совсем не оборачивался и шёл по наитию. Настораживало то, как долго мы идём, и наводило на некоторые мысли…



На последнем повороте перед целью нашей «прогулки» я таки повернул не туда, но это только потому что мой конвоир (неужели я и правда думаю, что конвоир? ох уж это воображение) остановился. Он стоял перед входом в ничем не примечательный дворик, повернув голову на меня. Несколько раздраженный тем, что прошёл уже лишних добрых 20 метров, я подошёл к нему. «Пройдемте», - он повторил своё движение и, слегка толкнув меня в темноту дворика, молниеносно приставил к моей спине что то жесткое и холодное. Не было сомнений, что это револьвер. «Лицом к стене», - скомандовал он, я, несколько опешивший, несколько секунд не двигался, он молча усилил давление револьвера в спину, и я, очнувшись, повернулся. Он быстрыми привычными движениями ощупал меня. «Лицом ко мне», - в очередной раз, отрывисто бросил он. Когда я повернулся, он, держа шляпу в руке, широко улыбался. Только теперь я узнал его.



Эх, что делает с людьми идея, как изменяет их ради кажущегося неизменно светлым будущего, заставляет творить настоящие зверства ради грядущего безграничного счастья и справедливости, и как редко они, эти неутомимые борцы, могут быть самими собой. Именно таким человеком был Вальдемар: он не был злым или добрым, он был идейным, он был верующим, но верил он только в людей и только в то, что люди слепы, и им надо открывать глаза и конвоировать их на пути к свету. Он и сейчас стоит немного позади и справа от меня, бесстрашно глядя во тьму.